Земфира.

2012 год. Все люди готовились к концу света, а я поступал во ВГИК. Между вступительными экзаменами был перерыв в несколько дней, так что я, вместо того что бы готовиться, я отправился на своё первое НАШЕСТВИЕ. Я, моя Мама и мой Папа собрали палатки, спальники, плитки и все то, что осталось от давнего папиного увлечения альпинизмом. Раннее утро. В течение нескольких часов, мы с отцом пытались упаковать, все «крайне необходимые» вещи в багажник — но какой бы машина ни была, места в ней все равно мало. Наконец — таки мы все уложили. Папа, как любой мужчина, который закончил то, что его попросила сделать жена, начал самодовольно курить и просто созерцать природу окраины Москвы. Так как мне было 17 лет, при Папе я ещё не курил. Но знал, что именно в этот момент, когда мужчина курит с «чувством выполненного долга», он менее внимателен. Поэтому я встал за его спиной и просто закурил — с куда меньшим чувством долга, но с куда бОльшим ожиданием нескольких дней безудержного веселья. Нашу «мужскую» идиллию разрушила Мама. Выбежав из подъезда, и сказав: «Мальчики, вы чуть не забыли…». Тут и у меня, и Мапы в мыслях было только одно слово: то единственное, которое безошибочно читается по губам. Мы открыли багажник: естественно, оттуда выпало всё так «идеально сложенное». Тут Папа уже не в мыслях, а вслух выдал это слово. Мама промолчала. Мы снова всё сложили, и сверху всех вещей мама положила те самые, «забытые» нами ХРУСТИКИ. Вообще у каждой женщины есть такая еда, которая преследует её семью всегда и везде. С хрустиками я ездил на две недели в Европу (на таможне на меня крайне странно смотрели), на Кипр. Даже когда я переезжал в Астрахань со мной была пачка хрустиков (простите за такое частое употребление этого слова — просто к нему нет синонимов, которые бы описывали то чувство, которое я испытываю, когда пишу именно это слово). У нас в семье есть шутка: папа говорит: «Беллочка, налей виски», — мама отвечает: «Игорь, восемь утра, надо позавтракать!», — и тут коронная фраза от папы: «Ну брось туда «ХРУСТИКИ». Мы сели в машину. Каждый ребёнок поймёт: сколько было места на заднем сидении, когда ты с родителями едешь куда-то с ночевкой. У Папы есть привычка за рулем ехать с незажженной сигаретой во рту (что только не придумают русские курильщики). Все были в хорошем настроении, так что Мама сказала: «Ладно, Игорь, кури в машине, если «некурящий» Платон не против». Тут надо знать наши хорошие отношения с отцом: он даже не посмотрел на меня, чтобы спросить разрешения, сразу достал зажигалку, закурил и только потом посмотрел на меня в зеркало заднего вида. В глазах его было: «Спасибо, ты настоящий сын», — а я в этот момент понял, что Папа мне «должен». В ожидании «праздника» я был в на таком душевном подъёме, что мне казалось я в американском кино. В какой — то момент, мне показалось даже, что я еду на пикапе. У Папы «развевались» его короткие волосы, мы очень громко слушали русский рок, одним словом — «готовились». Но все хорошее настроение уперлось в трехчасовую «нашествинскую» пробку… единственная радость в ней была, что я мог выйти из машины, сходить в лес и там покурить. До главной точки оставалась два — три километра, так что «на семейном совете» было принято решение, чтобы за руль села Мама, а папа достал из багажника бутылочку пива, чтобы «не нервничать»… Как всегда я затянул, до Земфиры ещё очень далеко. Но я попробую довольно быстро преодолеть это расстояние. Пропустим пробку. Пропустим как охрана приняла Папу за наркомана, потому что он в тюбетейке. Пропустим обыск машины на запрещённые вещи и алкоголь (о том как происходит ежегодная операция «спрячь бухло» я напишу отдельную историю). Мы заезжаем на так называемое «поле» (место где паркуются все машины и там же стоят палатки). Охрана нам объяснила куда ехать, и вот мы видим свободное место… Рядом стоит лэнд крузер с самарскими номерами. Увидев нас, оттуда сразу выходят двое для меня мужчин, для Папы парней, для Мамы «небезопасных» молодых людей — то есть их возврат примерно лет тридцать пять. Один долго вглядывается в нашу машину, при этом перегораживая путь, второй начинает копаться в багажнике своей машины. Мама, естественно, на панике, Папа, естественно тоже — но выпитые несколько бутылок пива сдерживают его «пыл». Мне просто тесно (потому что после «обыска» машины все вывернули, и мы уже не складывали, а просто закинули вещи на меня). Мужчина, который смотрел в машину, крикнул второму: «Трое», — и уже с улыбкой начал, как любой «джентельмен», помогать Маме парковаться. В это время, тот, который искал что — то в багажнике, достаёт от туда поднос с тремя рюмками текилы! Мы выходим из машины. Каждому из нас молча протягивают рюмку. Мама смотрит на меня, намекая на то, что мне ещё рано пить. Я пытаюсь сдерживать улыбку, потому что к тому времени я уже три раза пытался бросить это дело. И тут в ход вступил папин долг за сигареты в машине. Он сказал маме: «Беллочка, мы на НАШЕСТВИИ», — и подмигнул мне. Один из мужчин сказал: «Звучит как тост, выпьем, и будем знакомиться… (выпив) меня зовут Кирилл…»  Пропущу рассказ о продолжении этого дня и начале следующего. Честно сказать, это время я помню только по рассказам. Где — то я там потерялся с Кириллом часов на пять. Что — то там натворили мы. Одним словом: «я на Нашествии». Эта переходящая фраза: из года в го, я делаю что-то такое, что потому звучит как байка. Переходим к главному. Последние выступления второго дня. Начинает темнеть. Все ждут Земфиру. Мы с родителями давно разделились. Я гулял один и фотографировал — я все — таки поступаю на операторский факультет. Родители просто гуляют, хотя Папа тоже фотографирует. Иногда мы пересекались, где — нибудь в толпе. Это вообще «чудо Нашествия»: когда ты не ищешь человека — ты пересекаешься с ним каждые 10 минут, но только вы друг друга потеряли — не можете отыскать очень долгое время (в прошлом году был рекорд: я потерялся на двадцать четыре часа, но потом нашёлся, и первая фраза мамы была: «Съешь ХРУСТИКИ»). До концерта Земфиры часа два. Поле заполняется. Просыпаются даже панки. Я решил пойти поближе к сцене на Земфиру, чтобы снять ее крупно. Чтобы это сделать, мне пришлось вместо того, что бы слушать группу, которая выступает перед ней, час проскальзывать мимо людей с огромным рюкзаком (в котором фотоаппарат, объективы, одна баночка пива, честно подаренная мне прохожим за хорошую фотографию). Вот я уже прямо у сцены, ряд третий — четвёртый. Пауза между концертами. Всё: Земфира через 5-10 минут. Толпа разрывается. Я стою на честно отвоёванном клочке земли, оглядываюсь вокруг: никого из знакомых нет — достаю пиво, закуриваю сигаретку, ощущаю себя полностью взрослым. Так незаметно для меня пролетели эти десять минут. Выходят музыканты. Начинают играть ритм. Я стою наготове. Земфиры нет — пять, десять, пятнадцать минут. Толпа начинает нервничать. А мне хорошо, я убрал фотоаппарат, курю, допиваю пиво, общаюсь с рядом стоящими людьми. Придумываю разные истории. Одним говорю: «Земфира вообще не приедет, она на «Пикнике Афиши». Вторым: «Зажралась деваха, заставляет нас ждать». И так далее, сейчас уже не припомнить. Проходит ещё пятнадцать минут. Толпа уже свистит, кричит. Даже я начал уже переживать. Музыканты все так же играют ритм. Прошло ещё десять минут. Толпа уже чуть ли не ломится на сцену. И тут… слышится звук вертолёта. Все затихли. Вертолёт приземляется сбоку от сцены. Из него выходит Земфира Рамазанова и начинает медленно идти к микрофону. Музыканты держат ритм. Толпа недоумевает, молчит. Она очень неспеша подходит к микрофону. Выдох. И начинается «Без шансов, без вариантов…». Всё. Толпа разорвалась. Я вместе с ними, но стараюсь не поддаться эйфории и все — таки фотографировать. Полтора часа полного экстаза, катарсиса и оргазма вместе взятых. Это невозможно описать. Крайняя песня. Группа кланяется. Уходит. После такого мне оставалось либо жениться, либо закурить. Я выбрал второй вариант. Народ начинает плакать, кричать, и просить: «ЕЩЁ, ЕЩЁ». Но Земфира ушла. Толпа не сдаётся, кричит минут двадцать: «НА БИС, НА БИС». «Вертолёт стоит — значит, она ещё здесь. Не сдаёмся», — донеслось из толпы. Проходит ещё какое — то время. Ииии… вся группа вместе с Земфирой выходит на сцену. Она подходит к микрофону и говорит: «Вы хотите ещё?» Что ответила толпа даже и говорить не надо. «Тогда, — говорит она, — я в последний раз исполню песню «Ромашки», и похороним ее на НАШЕСТВИИ…». Музыканты начинают играть. Земфира поёт. «Привет ромашки…». И ещё целый сет ее суперизвестных песен. Это было как хороший кофе в конце пьянки. Как дополнительное время финала Чемпионата мира. Как вторая попытка создать первое впечатление. Одним словом… нет одного слова, которым это возможно описать… Закончился концерт. Мы вернулись домой. Прошло несколько дней. Я говорю: «Родители, пойдёмте посмотрим фотографии и мои, и папины». Мы садимся за компьютер. Я спереди, родители чуть — чуть сзади, но я вижу их в отражение стёкла рядом стоявшего шкафа. Мы смотрим вначале мои фотографии. Папа как — то комментирует: «Это хорошо. Это так себе. Это прям вообще круто». Начинаем смотреть папины фотографии. Отсматриваем половину. Я тоже пытаюсь комментировать. И вдруг я вижу фотографию, где в толпе стою я и курю. Я быстро пролистываю. Следующая чуть покрупнее. Пролистываю. Ещё крупнее. Опять пролистываю. Потом ещё. Потом вообще сверхкрупный план как я курю, пью пиво и улыбаюсь. Фотографий было штук 50. Я устал пролистывать. Я смотрю в отражение на родителей. Они улыбаются, дают друг другу «пять». В общем, с того дня я начал курить при родителях. «Нашествие» сближает…