Униженный и оскорбленный

— Платон, вначале нам надо купить продукты на втором этаже магазина, а потом на первом — купить тебе мороженое.

— Дядя Олег, давайте сначала зайдем на первый за мороженным, а потом за продуктами… а то я буду как дурак ходить по магазину без мороженого. 

Каждый год наша семья приезжала летом в Сочи в гости к дяде Олегу. Мы каждый вечер с дядей ходили за мороженным. В то время мой дядя работал главным архитектором города, поэтому его знало довольно большое количество людей, так что он мог достать пропуски в аквапарк, в парк развлечений и так далее. Дядя Олег родной брат моей мамы, но почему-то он больше был похож на моего папу, оба длинноволосые брюнеты с густой черной бородой. Мой папа Игорь Владимирович Лысов, а дядя — Олег Филиппович Казинский… Уже по именам и фамилиям можно догадаться о разном происхождении рода каждого из них, но они действительно были очень похожи. Когда мы гуляли по городу, к папе всегда подходили люди, принимая его если уж не за дядю Олега, то точно за его родного брата, и обсуждали с ним насущные вопросы, папа отвечал и еще успевал вставить, показывая на мою маму: «Вот сестра приехала в гости, думаю — куда бы их сводить?!». Мама на сестру не обижалась, а я принципиально не вмешивался, потому что знал, что папа от лица дяди договорится о новых  развлечениях. В таком бесконечно насыщенном графике проходили мои каникулы, много купался в море, катался на аттракционах, даже ел фрукты и так далее. Но, из года в год, мою идиллию всегда рушила одна и та же фраза дяди: «Ну что, накупались? Поехали на Аибгу». Аибга это домик дяди в горах, на границе России и Абхазии, где нет ничего кроме гор и пластикового туалета. 

  Единственное, что привлекало меня в поездке в горы, это дорога туда. Мы доезжали на своих машинах до гор, а дальше нужно было подниматься на специальном уазике. Меня с братом сажали в багажник, как самых маленьких, и начинались реальные американские горки. Водители, которые нас везли, были люди военные, привычные к такому, поэтому гоняли они быстро — это нравилось всем, кроме мамы. Нас бросало из стороны в сторону, снизу вверх, держались мы за канистры с бензином, поэтому когда был резкий поворот, рука скользила по канистре, и я падал на брата, но это вызывало только улыбку — и у него и у меня.

Ну вот мы и доехали. На ближайшую неделю единственным развлечением было «лицезреть природу», для такого активного ребенка как я, было сравнительно аду, хотя сейчас я понимаю, что именно там, на границе России, и был рай. Вдобавок ко всему, я жутко боюсь змей, даже больше, чем жутко… Именно там их было крайне много… 

Как-то все родственники, а там их было очень много, двоюродные сестры, братья, тетя, дядя и так далее, решили вместе с местными пойти в поход в горы, на одну ночь. «Хоть что-то интересное», — подумалось мне. Безостановочно подниматься надо было часов 6-7, и на этот факт сразу нашлось у всех единственное решение — «Платон не выдержит…»… А мой брат, который старше всего-то на 3,8, пошел. Я, конечно же, обиделся. Проснулся рано утром, как все, подумал может меня не заметят, и я пойду со всеми, но не заметить меня было довольно тяжело…

Со мной остались «братья» — мой папа и дядя. Для них это было лучшее время, потому что со мной они нашли сразу общий язык — «делай что хочешь», а сами занимались своими делами. Погуляв часик от дома до пластикового туалета и обратно, трижды убегая от змей, я зашел на кухню, где папа мне сказал фразу, которую я запомнил на всю жизнь: «Сейчас ты будешь завтракать, как настоящий мужчина…» Я сильно расстроился, не ожидал, что я столько лет ел, как девчонка. Завтрак состоял из колбасы, вчерашнего шашлыка, лука, картошки, которая вся в углях, хлеба. Все это закидывалось в сковородку и заливалось десятком яиц. Вуаля. «Завтрак чемпиона». Мне очень понравилось. Мама так меня никогда не кормила. Поэтому в будущем я всегда говорил ей: «сделай яичницу для мужиков…». Мне очень нравилось причислять себя к этой «святой конфессии». После завтрака я, естественно — «по своему желанию» пошел мыть посуду ледяной водой из колодца.

Было не жарко, Солнце было за облаками, так что руки мои были цвета неба. Я опускал ведро в колодец, оно полностью наполнялось, и мне было очень тяжело его поднимать. Я всем весом давил на ручку, когда силы заканчивались, хватка ослаблялась, ведро падало вниз и меня, как в «ну, погоди», раскручивало на ручке колодца. На такое «представление» сползались посмотреть все змеи Абхазии, так что после каждой тарелки, мне приходилось убегать в дом, и пережидать… Часа через два я отмыл всю посуду. Приношу ее в дом и вижу такую картину: папа сидит у окна, курит и вслух читает Достоевского, а дядя пишет его масляными красками. Эту идиллию советского интеллигента разрушил я фразой: «а дайте, я тоже что ли порисую». Они сильно удивились, скорее всего не моей просьбе, а тому, что оба забыли про меня… 

Мне поставили мольбарет, он был очень высокий, так что мне под него подставили ведро. Я на ногах-то плохо стоял, а тут погнутое, ржавое, с дыркой по центру ведро, которое было из-под какой-то земли, там были какие-то жучки-насекомые, которые меня щекотали. Естественно, я падал с него не раз. Мне дали краски, палитру и поставили передо мной огромный холст. Что бы дотянуться до верха мне нужно было встать на цыпочки, а что бы нарисовать что-то снизу, мне нужно было слезть с ведра… Холст был размером с меня. Папа снова сел у окна и продолжил читать вслух роман Достоевского «Униженные и оскорбленные». 

В детстве я умел рисовать только слонов, я даже выиграл конкурс «Художник района». Слоны у меня получались хорошие, но только в профиль, — больше я ничего рисовать не умел… А тут целый живой человек… 

— «Начнем с лица» — подумал я и начал рисовать овал… Немного не расчитал… На холсте поместилась только половина будущего папиного лица… «Ничего страшного» — подумал я и продолжил. Минут через тридцать я все дорисовал, даже очки и деревья, которые были за окном… Я заметил, что дядя отходит подальше от мольберта, чтобы посмотреть издалека на свою картину. Я решил сделать тоже самое, но забыл, что стою на ведре. Поэтому не отошел назад, а просто упал. Никто не обратил внимания, даже я сам, потому что это было мое перманентное состояние, проверил, нет ли крови, ее не было, отхожу и начинаю смотреть на свою картину… Ничего не изменилось… Отхожу еще дальше… Ничего не меняется… «Может у меня зрение очень хорошее?» — подумалось мне. Отхожу еще дальше — папа все такой же «половинчатый»… Решил посмотреть, что там рисует дядя, смотрю на его картину, а у него там «легкий набросок» и если бы не очки, я бы даже папу не узнал… смотрю на свою картину, потом на дядину, потом опять на свою, потом на его. И тут я говорю фразу, которую мне припоминают до сих пор: «не знаю как у вас, а у меня, по-моему, просто ШИКАРНО получается»… 

Мужчины, конечно, же начинают смеяться еще до того, как увидели картину. Что с ними было после, не передать словами. Эта картина хранится у дяди до сих пор. Там половица красного лица моего папы, черная борода, одно «очко» и много много деревьев, которые растут не только за окном, но и в самом доме…

Вечером того же дня, почти перед сном, я занимаюсь своим любимым делом — смотрю в потолок. В двух метрах от меня сидят счастливые мужчины — они идеально прожили целый день. Как интеллигенция… Поэтому, вечером налили себе белого вина. Оно им очень понравилось… 

Папа. Хорошее вино… 

Олег. Италия 

Папа. Ну, прям очень вкусное

Олег. Мне тоже очень нравится. 

Папа. Мужское, кстати, вино.  

ПЛАТОН (с кровати). Ну-ка, налейте мне — что вы там нахваливаете… 

Так я за день сказал две фразы, которые до сих пор припоминают мне. Мне налили вино, я сделал глоток, мне очень не понравилось. Но сказал, что понравилось, так как я к тому времени уже принадлежал к мужчинам.

На следующий день все спустились с гор, сильно уставшие. А я вдруг вспомнил, что обиделся на них… Ни с кем не разговаривал, ходил грустный и ждал, что меня пожалеют. Время шло — никто меня не замечал. Мама сделала обычную яичницу. «Мужская мне нравится больше», — сказал я с ноткой ехидства, но мама не поняла, что значит эта фраза, даже не спросила, а папа просто посмеялся. Делать было как всегда нечего. Выхожу на улицу. Вижу как соседка баба Валя, идет выгуливать стадо коров. 

«Баба Валя, можно с вами?». 

Баба Валя не отвечала, а просто кивнула головой.

«Надеюсь, это означает да», — сказал я, но баба Валя этого уже  не услышала. Я шел сзади, а баба Валя шла впереди стада, — старенькая бабушка в косынке и с палочкой, так что скорость нашей колонны  была медленная. Рассматривать «красоты гор», которые с любых мест смотрятся одинаково, мне не хотелось, поэтому я начал считать коровьи «мины». Наша интересная прогулка приводит к маленькой речке, шириной в метр, не больше, вроде, не глубокая, посреди лежал камень, для того, чтобы переступить. Проход был между двумя огромными деревьями. Вначале надо было спуститься по довольно крутому сколу, переступить по камню через речку, а потом подняться по такому же крутому склону. Узкой колонной, по одной корове, мы подходим к переправе. Коровы безо всякого труда перепрыгивают через речку, даже не наступая на камень. Как это сделала баба Валя, я не знаю. В общем, надо переступить. Я перепрыгнуть не мог, поэтому наступил на камень, он оказался скользким, я поскользнулся и нога соскочила. Это оказалась не речка, а болото… ногу начало засасывать. Я пытаюсь вытащить, не получается… засасывает сильнее… Мне удается зацепиться за стоявшее рядом дерево, и кое-как вытащить ногу. Ботинок болото у меня все-таки конфисковало, видимо за то, что я не предупредил маму и пошел гулять с бабой Валей. Подняться по склону оказалось труднее, чем спускаться, тем более с одной голой ногой, так что это тоже заняло какое-то время. Все-таки поднялся, весь грязный, потому что упал. Никого нет… Ни коров, ни бабы вали… я начинаю куда-то бежать… кричать… никого… 

Как все было дальше, я уже не припомню, я просто гулял по лесу и звал маму, пытался вспомнить как мы шли… Поскольку я смотрел только на землю, я пытался отследить маршрут по коровьим лепешкам… не получилось. Может быть сейчас я придумываю, но кажется, я залез на дерево, потому что увидел, что-то похожее на волка. Через часа два одиноких скитаний я услышал. «Платон… Платон…» Я закричал: «Мама». И уже по голосу мы нашли друг друга… Увидев маму я заплакал, и сказал: «Мама, у нас большое горе… Я утопил босоножик…». Это оказалось третьей коронной фразой, сказанной всего лишь за два дня. 

На следующее утро я проснулся. Мне запретили ходить к бабе Вале, поэтому я пошел в гости не к ней, а к ее мужу дяде Вилли. Тот увидев меня, спросил: «У тебя такие длинные волосы, не жарко ли тебе?» Я сказал, что жарко, но не понял причем тут волосы. «Садись», — сказал он, достал ножницы для стрижки овец и постриг меня. Моя прическа была похожа на прическу бразильского футболиста Рональдо, но не с одним островком волос, с десятком таких островков… Мама сильно расстроилась и запретила мне общаться с их семьей… 

Через три дня мы прилетели в Москву, там меня подстригли «под ноль», чтобы не было этих клочьев. Лысый, с огромными оттопыренными ушами я пошел в первый класс…